Ванинская пересылка - 70 лет 1947 - 1954 гг.

Внук Л. Троцкого прошёл Ванинскую пересылку в 1948-1949 гг. Бронштейн Валерий Борисович (1924 - 2013 гг.) - внучатый племянник Л. Троцкого (на снимке). Отец его - старший брат Л. Троцкого Б. А. Бронштейн - расстрелян в Москве в 1937 г. Мать его Р. Ф. Кепанова арестована после расстрела мужа в 1937 г., осуждена на восемь лет, затем в 1948 году вновь арестована и осуждена на десять лет.

Валерия Бронштейна, как внука Троцкого, 13-летнего подростка, "врага народа", тоже арестовали, но потом освободили и передали под опеку бабушке Кепановой, они вместе жили в Москве. В 1941 году Валерий закончил 10 классов, поступил в Московский нефтяной институт, геологоразведочный факультет, закончил первый курс. В ноябре 1942 года был призван в армию, направлен на фронт, прошёл всю войну. Служил в автотранспортных войсках, на "студебеккере", на буксире возил арторудие. Был ранен, награжден, присвоено звание "старший сержант". В июне 1945 года демобилизован, восстановлен в институте, закончил три курса.

В июле 1948 года арестован по ст. 7-35 УК РСФСР как "враг народа" Постановлением Особого Совещания при МГБ СССР от 07.08.1948 г. Как "социально-опасный элемент" приговорен к ссылке в районы Колымы на Дальнем Севере сроком на пять лет. Сначала был в Иркутской, затем в Хабаровской пересылке. Познакомился с Эдди Рознером, который был осужден по ст. 58 УК РСФСР, он возглавлял джаз-оркестр Управления Северо-Восточного исправительно-трудового лагеря (УСВИТЛ) и давал концерты для вольнонаемного и обслуживающего персонала лагерей. В 1958 году Э. Рознер тоже прошел Ванинскую пересылку. Из Хабаровска до Ванино Валерий Бронштейн ехал в одном вагоне с группой осуждённых крупных учёных, специалистов оборонной промышленности, академиков. Возглавлял эту группу Борис Львович Ванников, бывший министр Вооружённых Сил, бывший генерал-лейтенант, Герой Социалистического Труда. С ними был и ученый-химик, профессор, специалист по боеприпасам Виктор Иванович Волков, который взял Валерия под свою опеку как бывшего студента. После Ванино с ними больше не встречался. Только потом узнал, что Б. Л. Ванников в "хрущевскую оттепель" стал генерал-полковником инженерно-технической службы, трижды Героем Социалистического Труда, с 1953 по 1958 гг. был первым замминистра среднего машиностроения, которое занималось атомной промышленностью.

В Ванино В. Бронштейн прибыл осенью 1948 г. и пробыл там до лета 1949 г., об этом он пишет в своей книге "Преодоление" в главе "Бухта Ванино". В июне 1949 г. был отправлен из Ванино в Магадан на теплоходе "Феликс Дзержинский".

По прибытии в Магадан В. Бронштейн был расконвоирован, как студент геологического института был принят на работу в геологический отряд в п. Сусуман. Выдали справку ссыльного, обязали два раза в месяц отмечаться в отделении МГБ. Затем выехал на "Мальдяк" - старейший прииск Колымы. В 1949-1950 гг. работал старшим коллектором в гидрогеологической партии. Получал зарплату, на эти деньги питался, покупал себе зимнюю одежду. Участвовал в художественной самодеятельности, в танцевальном ансамбле, в театре - актером. В 1951 г. был переведен в п. Усть-Нера Якутской АССР, работал начальником геофизической партии.

С 1953 г. - начальник группы геофизических партий. Писал научные работы, печатался, имел рацпредложения, изобретения по геофизике.

В 1953 г. после смерти И. Сталина был освобожден из ссылки.

В 1955 г. после разборки в Москве было вынесено решение Верховного Суда СССР о реабилитации В. Бронштейна. Были реабилитированы посмертно и дед, и отец, мать освободили и тоже реабилитировали.

В 1956 г. в Москве участвовал в обсуждении плана работ в Якутии на текущий год и последующую пятилетку. В Якутии начались большие и успешные работы по поиску и добыче алмазов, в которых он участвовал.

В 1958 г. переведен в Москву на должность начальника геологического управления всех геофизических работ в центре России. Получил квартиру и прописку в Москве. Был женат, имел дочь и внука. Работал в геологии 45 лет, вышел на пенсию в 70 лет. Политикой не занимался. Хоть по его воспоминаниям и поискам в "Известиях ЦК КПСС" напечатана справка о судьбе Льва Троцкого и его родственников в России. Шесть поколений - родословная семьи Бронштейнов, начиная с отца и матери Л. Троцкого, - 41 человек. Сам Валерий Борисович Бронштейн приходится на четвертое поколение.

С. РАТКЕВИЧ,

Ванинское отделение "Мемориал".

Отрывок из книги В. Б. Бронштейна

"Преодоление" (г. Москва, "Адамантъ", 2004 год)

БУХТА ВАНИНО

Пересыльный лагерь для заключенных, направляемых на Колыму, расположен был недалеко от порта Ванино, являвшегося основным перевалочным пунктом, соединяющим громадную территорию на северо-востоке СССР, называемую Дальстроем, с остальной страной. Столицей этого автономного края, подчиненного только органам НКВД-МВД, являлся город Магадан. Советской власти и партийных органов, в том понимании, которое существовало тогда на остальной территории Союза, там не было. Главное управление Дальстроя через свои органы на местах осуществляло управление не только промышленностью, лагерями и строительством, но взяло на себя функции советской власти по регулированию отношений с национальными меньшинствами, населяющими эту территорию: чукчами, якутами, коряками и другими.

Магаданский порт находился на берегу замерзающего Охотского моря. Поэтому порт Ванино функционировал только в довольно короткий весенне-осенний период и летнее время, когда море освобождалось ото льда. А зимой завозилось и складировалось поступающее сюда оборудование, имущество и продовольствие. Из расчета длительного содержания большого количества людей и был построен Ванинский пересыльный лагерь. В самом порту находился небольшой рабочий лагерь для грузчиков и обслуживающего порт различного персонала. Сама пересылка представляла собой большую территорию, огороженную высоким бревенчатым забором, несколькими внутренними поясами колючей проволоки, частоколом сторожевых вышек. Вся территория лагеря разделена на три огороженных, но сообщающихся между собой зоны, внутри которых находились бараки. В случае чрезвычайных обстоятельств зоны можно перекрыть и изолировать ту или иную группу людей в определенной зоне. Вход в лагерь - через проходную и большие двухстворчатые ворота. Слева при входе каменный БУР - барак усиленного режима. Далее большое и высокое деревянное здание, прозванное вокзалом. Внутри многоярусные нары, на которые подниматься следует по приставным лестницам. Вокзал служит для временного проживания вновь прибывших этапом, откуда их потом рассортируют по зонам и баракам.

Я видел фашистский концлагерь Майданек около Люблина. Он был больше похож на казармы, бараки которых были разобщены между собой. Ванинский лагерь представлял собой большой загон, где одновременно могут находиться несколько тысяч заключенных, блуждающих по территории и никем не контролируемых.

Понятно, что внутри лагеря властвовали "законы джунглей" и никакие другие там не действовали. Поэтому пересылка ванинского порта получила мрачную славу гиблого места, где жизнь человека ничего не стоила, а твоя пайка хлеба отнималась сразу же после её получения.

Как говорили старожилы, еще месяц назад, до нашего приезда, когда ещё не была организована внутренняя комендатура из “сук” во главе с Сашкой Олейниковым, ранее известным вором в законе, в зоне ежедневно умирало от голода, болезней и убийств несколько сотен человек, вывозимых за пределы зоны навалом на грузовиках. Олейник, получив власть, со своими людьми, численностью около тридцати, и с привлечением других сук, которые не входили в штат комендатуры, быстро навел порядок, внедрив в лагере буквально палочную дисциплину. За малейшее нарушение распорядка или правил поведения - удар железным прутом, завернутым в кусок одеяла. Зато свою законную пайку чёрного сырого хлеба каждый зек получал. Не было больше открытых грабежей и убийств. Число погибших значительно сократилось, хотя труповозка ходила, как и прежде, каждый день, собирая и вывозя из зоны мертвые тела.

Через несколько дней меня перевели из "вокзала" в первый барак первой зоны, находящийся прямо у входных ворот в лагерь. Старшина барака "заблатненный" мужик, грузин по национальности долго рассматривал меня и, ничего не спросив, сказал: "Выбирай место сам, где найдешь". Барак был набит до отказа, как и сам лагерь. Ожидали теплоход, который своим последним рейсом должен был забрать основную массу заключенных на Колыму.

Моя попытка втиснуться среди уже лежащих людей на нижних нарах ни к чему не привела, и я полез на верхние, бесцеремонно расталкивая спящих. Наконец кто-то подвинулся, и мне удалось лечь. Утром меня разбудили и потребовали представиться. Как бы то ни было, я забрался на привилегированное место, и блатная аристократия жаждала со мной познакомиться. В Ванино правили бал "суки", и всякая мелкая шушера, типа полуцветных или заблатненных, притихла и не высовывалась. Крупные воры в законе сидели в "буре" и их постепенно "ссучивали" или убивали, а более мелкие свою масть скрывали, поэтому ничего не придумывая и не преувеличивая свою значимость, ответил: "Фраер я, по кличке Студент". И это удовлетворило всех, интересующихся мною. Вскоре я встретил Сократа, а потом и Сухого, которые, хотя и без особого желания, согласно нашей договоренности, стали подкармливать меня.

Каждое утро наша комендатура устраивала обход жилых бараков.

Олейник, окруженный своими приближенными и охраной, стремительно входил в барак и останавливался около стоящего на середине стола. Как правило, Сашок был одет в теплую шерстяную военную гимнастерку, галифе, а на ногах обуты "собачьи" летные унты. Из-под кубанки торчал густой темный чуб. Был он молод, красив, и мне казалось, что в нём где-то под нарочитой грубостью скрывался более мягкий человек, хотя разум говорил: это не может быть у крупного урки-убийцы.

Обведя взглядом нары, он спрашивал: "Мужики, пайки свои вы все получаете? Барахлишко не грабят?". Если кто-то из зеков заявлял, что у него отобрали пайку или теплую последнюю одежду, и указывал виновного, того выводили наружу и избивали до полусмерти.

Вообще идеология и само "сучье" движение зародилось во время войны, и массовый характер приняло после её завершения, особенно в лагерях, расположенных на северо-востоке нашей страны. Конечно, здесь не обошлось без инициативы руководства ГУЛАГа, и этому содействовали крайне тяжёлые условия жизни заключённых, особенно на Колыме, где урка был обязан работать на равных со всеми. А принцип - "руки тачкой, брат, не пачкай, это дело перекурим как-нибудь" - здесь не существовал. Чтобы не умереть с голода, ему приходилось "пахать", как и всем остальным. А попытка кого-нибудь "грабануть" каралась обычно убийством или расстрелом. Поэтому на одном из подпольных сходов, где находился ряд крупных воров в законе союзного масштаба, было принято решение изменить "воровской закон" хотя бы на короткое время.

Смысл этих изменений примерно был таков: "Страна испытывает тяжёлое время, и воры, аристократы тюрем и лагерей, должны содействовать стране выйти из разрухи. Мы можем заставить мужика лучше работать, но для этого необходимо обеспечить ему пайку и баланду, чтобы он не умер с голода. Поэтому давайте служить в комендатуре лагерей, быть бригадирами, нарядчиками и различными "придурками". Перестанем грабить мужика и обеспечим ему относительное спокойствие на работе. Мы сами выиграем от этого и страна тоже".

И с этого момента произошел большой раскол в преступном мире, поддержанный руководством ГУЛАГа. Авторитетных бывших воров, а теперь "сук", развозили по лагерям, где они путем уговоров или силой “ссучивали” известных им блатных. Правда, им тоже доставалось, и убийства "сук" стали обыденным явлением. Так мне рассказывали достаточно "крупные суки", что "вора союзного значения из Одессы", одного из основателей "сучьего" движения Пивоварова, который по слухам был одним из руководителей пресловутой банды "Чёрная кошка", возили из лагеря в лагерь, и, несмотря на охрану, его всё же убили где-то в Караганде. Большие группы "сук", имевших своих признанных авторитетов и собственный подход к понятию "сучьего закона" делились на пивоваровцев, олейниковцев, упоровцев и других. Сюда не относились трюмленые воры, которые ни к кому не присоединялись, а "сучий закон" трактовали как кому выгодно. Поэтому антагонизм среди различных групп "сук" возникал повсеместно. Как правило, он кончался открытой борьбой за тёплые места во внутрилагерном руководстве. Мне пришлось наблюдать это изнутри и быть в самой гуще событий, названных потом ванинским бунтом.

Пришёл эшелон из Воркуты, битком набитый урками разных мастей. Воров в законе направили в "бур", а остальные, преимущественно трюмленые “суки”, расположились в третьей зоне, как более отдалённой и свободной из всех других. Вот им-то и не понравились порядки, установленные здесь Олейником, который не позволял грабить мужика и даже играть в карты. Они стали роптать, объединяться в небольшие кучки, которые быстро расходились при появлении кого-то из комендатуры. Во главе недовольных встал Иван Упора, известный в лагерях Воркуты трюмленый вор с низким интеллектом, дегенеративным лицом и душой убийцы. Ходил он, окруженный своими приверженцами, в расстегнутом полушубке и зимней кожаной шапке с не завязанными ушами, клапаны которой располагались не поперек лица, а вдоль, и поэтому не завязанный шнурок клапана все время болтался перед его носом. По-другому свою шапку он никогда не носил, и, по-видимому, считал это верхом блатной моды. С появлением упоровцев как будто уже налаженный порядок в зоне нарушился. Участились грабежи и убийства, и кормить стали также значительно хуже. Правда, это всё было относительно, так как наша еда состояла из 400 г. мокрого чёрного хлеба и баланды из молодых акулят. Где их брали, мне было непонятно. Хлеб съедали мы мгновенно, и понятно - оставить его до обеда редко кому удавалось. Шкуры акул можно было жевать часами, и всё равно они были несъедобными.

Чувствовалось, что Олейник постепенно терял власть, и что-то должно было произойти. Следует сказать, что ни одному блатному, к какой бы он масти ни принадлежал, ехать на Колыму не хотелось. Там необходимо было работать, и кто ты есть: мужик, блатной или "сука" - неважно, на Колыме все должны вкалывать - иначе смерть. И порядки там были, по рассказам, не те, что на материке, долго не церемонились, не можешь работать или не хочешь, быстро отправляли на тот свет, чтоб не ел чужой хлеб, который нужен другим. Поэтому на тайной сходке урок всех мастей было решено поднять многотысячный лагерь на борьбу за отправку всех блатных назад на материк. Для этой цели захватить власть внутри лагеря и убить Олейникова, а на его место поставить Ивана Упору и его людей. Кроме того, должны быть сразу же уничтожены все люди Сашки Олейника и его поддерживающие "суки" в лагере, потом захват санчасти и нескольких надзирателей в заложники, дальнейшие действия по обстановке. В тёмную ноябрьскую ночь перед октябрьскими праздниками я видел, что мелкие урки, возбужденно разговаривая, подходили к угловым стенкам бараков и вынимали из стены вставленные между брёвен металлические заточки, самодельные ножи и кинжалы. Один из молодых воров, подмигнув мне, сказал: "Сегодня ночью будет большая война". Я это понял, когда старый и больной вор дядя Костя еле спустился с нар и, взяв в руки нож, нетвердо стоя на ногах, сказал, что он сегодня обязательно кого-нибудь "пришьёт".

Ночь "длинных ножей", как бы назвали её гитлеровцы, произошла прямо под праздник с шестого на седьмое ноября 1948 года, когда и охрана была не так внимательна, и весь офицерский состав отмечал праздник дома. Удары ножей обрушились на “сук” из комендатуры, там, где они были в то время. Помощника Олейникова по кличке "Китаец" прямо рядом со мной подняли на пики, и остервенело добивали до тех пор, пока каждый из нападавших не ударил его ножом, а он сам превратился в бесформенный кусок мяса. Часть "сук" из комендатуры, которых не застали врасплох, отбиваясь от нападавших, смогли добраться до запретных зон у стен лагеря и залечь там под прикрытием пулеметов охранников.

Сашку Олейникова, согласно неписанному закону, пришел убивать сам Иван Упора. И постучав в дверь комнатушки, где тот спал, он предложил ему открыть дверь и рассчитаться. Тот немного выждал, а потом внезапно выскочил в одном белье, держа в одной руке нож, а в другой табуретку. Его напор был стремителен, и, по-видимому, нападавшие, зная силу и храбрость Олейника, немного растерялись. Ловко орудуя ножом и защищаясь табуреткой, получив лишь небольшое ранение, Олейнику удалось добраться до проходной и скрыться среди солдат охраны лагеря. В эту ночь всего зарезано было человек семьдесят. Точное число погибших знало только лагерное начальство и то после подсчета всех потерь за несколько дней, так как в последующие дни дорезали тех, кто случайно остался жив и с кем сводили личные счёты.

Основная группа упоровцев после резни укрылась в санчасти и утром выдвинула свой ультиматум: Иван Упора становится комендантом и формирует состав до отправки всех урок назад на материк; после чего они освобождают помещение санчасти, всех врачей и четырех захваченных ими надзирателей. Через сутки руководство лагеря дало положительный ответ, предварительно согласовав его с управлением в Магадане, но как потом выяснилось, затаило при этом, как говорится, большое хамство.

Упоровцы свою победу праздновали долго и с большим восторгом. Для всех зеков устроили как бы праздничный обед. В баланду дополнительно к акулам было нарезано немного картошки и насыпано крупы. Возобновились обходы бараков членами комендатуры во главе с Иваном Упорой, и он лично интересовался нашим житьем-бытьем. Однако порядка в зоне стало значительно меньше, и пожаловаться на распоясавшуюся всякого рода шпану было некому. Да и сама комендатура вела себя, как шайка обычных бандитов, которыми они и были, но к тому же дорвавшихся до власти и потому делавших всё, что хотели; правда, мира и согласия между собой у них также не было.

С приходом в комендатуру Ивана Упоры участились слу